Шесть хороших книг к Дню Победы
Друзья одолевают меня с просьбой: «дай почитать что-нибудь по истории». Их можно понять: времена, когда за проверенным знанием шли в библиотеку, на страницы энциклопедии, в Академию наук, увы, ушли. Теперь вместо этого - телеграм-каналы, википедия, и вертлявый блогер собирает миллион лайков, хотя несет подчас откровенную антинаучную чушь.
На этом фоне хорошие книжки про историю - на вес золота. Накануне Дня Победы я выбрал несколько, которые надо обязательно перечитать сегодня. Причем подобрал три пары - в каждой одна книга документальная, а другая художественная. Для стереоэффекта.
Орландо Файджес. "Крым. Последний крестовый поход"// Лев Толстой. "Севастопольские рассказы"
Про Крымскую войну 1853-56 гг., вписавшую в анналы оборону Севастополя, подвиги матроса Кошки, Малахов курган, бастионы инженера Тотлебена, полевую хирургию врача Пирогова, у нас вроде бы все знают - но в то же время не очень хорошо. Многие бывали в Севастополе, кто-то видел на экскурсиях в Париже площадь Альма и бульвар Себастополь, а кто-то наверняка назначал встречи в Лондоне под монументом на площади Ватерлоо, не подозревая, что он перекован из трофейных русских пушек. Но едва ли многие точно скажут, из-за чего началась Крымская война, чем она закончилась, кто, против кого и за что воевал, почему Севастополь был сдан, но при этом стал городом русской воинской славы.
А между тем, вспомнить Крымскую войну сейчас самое время, и очень интересно сделать это по книжке, написанной западным историком: 61-летний англичанин Орландо Файджес - один из лучших на сегодняшний день специалистов по России. Это первая из многих книжек Файджеса, которую перевели на русский. Ей не случайно дан подзаголовок «Последний крестовый поход». Скрупулезно описывая как предысторию войны, так и ее ход, а в особенности реакцию на нее в общественном мнении Запада, Файджес показывает, как для Англии и Франции война против России под предлогом защиты Османской империи от «русской угрозы» на самом деле стала удобным поводом решить свои внешнеторговые и внутриполитические задачи, замаскировав их под тогой высокопарного «крестового похода в защиту свободы и европейской цивилизации от «варварской и деспотичной России, угрожающей всему миру». Ничего вам эта риторика не напоминает?! Файджес обильно цитирует памфлеты и карикатуры на тему того, как «русский тиран угрожает миропорядку», а «грубая сила» – «правилам» и «ценностям» просвещенного мира. Особенно показательна выпущенная в разгар войны, в 1854 году в Париже книга карикатур Гюстава Доре «История Святой Руси», в которой все наше прошлое, от Рюрика до битвы за Севастополь изображено как растянувшийся на века инфернальный карнавал недочеловеческого сброда.
Именно глубинная русофобия Европы и особенно Англии, - утверждает английский (!) историк Файджес, - стала фундаментальной причиной Крымской войны. Эта русофобия, иррациональный страх перед Россией как страной (процитируем Файджеса) «дикой, агрессивной и по самой природе своей захватнической, но вместе с тем хитрой и коварной,, господствовала в умах «просвещенного общества» Старого Света веками, достигла пика в годы Крымской войны, но никуда не делась и после нее, благополучно перешагнув и в двадцатый, и, как мы видим сегодня, в двадцать первый век. И забывать о ней, при всей нашей любви к благам западного мира, «мерседесам» и «шабли», никогда не стоит!
Ну и конечно, сегодня надо перечитать «Севастопольские рассказы» Льва Толстого - блестящую прозу о подвигах русских солдат, не знающей разбора фатальной жестокости войны и о том, что даже в этих условиях надо не терять человеческий облик, улыбку, оставаться самим собой.
Леонид Милов. "Великорусский пахарь"//Владимир Богомолов. "Жизнь моя, иль ты приснилась мне"
Почему Россия - не Запад, почему у нас не так, как в Париже, - любили вздыхать мы раньше, в эпоху регулярных авиарейсов, возвращаясь в воскресенье вечером в Шереметьево. Мощнейшая и, увы, мало известная на фоне псевдоисторической макулатуры про «империю, которая должна умереть», книга «Великорусский пахарь» академика Леонида Милова это легко объясняет. Да потому что - говорит Милов - в отличие от стран Европы, омываемых теплым Гольфстримом, в России за короткое лето крестьянину нужно было и распахать поле, и засеять его, и сделать операции по обработке, затем сжать и убрать. Поэтому эта пора в русском языке и называлась страдой, то есть страданием. В России холоднее, поэтому необходимых потребностей в несколько раз больше, чем на западе Европы, а вот условия для их удовлетворения гораздо сложнее и хуже. Результат: производительность российского сельского хозяйства была самой низкой в Европе, даже в конце 19-го века урожаи пшеницы в России составляли одну седьмую английских и менее половины французских, прусских, австрийских. Крестьянин работал исключительно ради выживания себя и своей семьи, а не для извлечения прибыли.
Условия, продиктованные климатом, вели к формированию общества, ориентированного на выживание в неблагоприятных условиях. Каковы его основные характеристики? Во-первых, экстенсивная экономика. Во-вторых, механизм жестоких форм создания и изъятия продуктов крестьянского труда – крепостничество. Которое, в свою очередь, возможно лишь при развитии авторитарной государственной власти - самодержавия. И наконец, необычайно сильное участие государства в хозяйственно-экономических делах. Если в США на прерии Дикого Запада шли свободные фермеры-пионеры, то в России крепости-города на юге и юго-востоке, грандиозные оборонительные сооружения, каналы, сухопутные тракты, фабрики, заводы, верфи и даже железные дороги всегда строило государство. В условиях российского климата и расстояний без подневольного труда сотен тысяч государственных и помещичьих крестьян, перемещений мастеров-металлургов, оружейников, каменщиков, купцов и т.д., совершить все это было невозможно. Так продолжалось десять веков - и лишь к концу 20 века, когда при Брежневе мы стали продавать за доллары нефть и газ, а основное население переехало в города, наконец прекратилось. То есть великий исторический переход произошел всего-то полвека назад.
Убедиться в этом можно, прочитав автобиографический роман Владимира Богомолова «Жизнь моя, иль ты приснилась мне». Это тот самый Богомолов, который написал лучший детектив про Великую отечественную войну «Момент истины», по мотивам которого снят прекрасный фильм «В августе 44-го», его всегда показывают на 9 мая. «Жизнь моя» - произведение в совсем другом жанре, пронзительный документальный роман об армейских буднях, о том, как советские воины-победители, вчерашние мальчишки, офицеры-разведчики берут в цветущем мае Берлин, молодые, здоровые, счастливые, верят, что так будет вечно, но вскоре оказываются на войне с Японией, а оттуда лишенная сентиментов военная машина перебрасывает их за Полярный круг - и победители Европы вынуждены вгрызаться в вечную мерзлоту Чукотки, повторяя, тем не менее, слова из старинной офицерской молитвы: «Нас много, а Россия одна!.. Смерти нет! Все пройдет, и мы пройдем, а Россия останется!..»
Князь А.Д.Голицын. "Воспоминания"//Юрий Трифонов. "Старик"
Воспоминания князя Голицына, политика, предводителя харьковского дворянства, члена Совета правления Русско-английского банка, члена 3-й Государственной думы, а после эмиграции - организатора Союза русских дворян во Франции, я раньше советовал всем, кто хотел понять причины и ход крушения империи Романовых в 1917 году. А сегодня с улыбкой рекомендую всем новоиспеченным беглецам и политэмигрантам. Пусть почитают, как Голицын пишет:
«…Сравнивая со всем здешним, я должен констатировать, что решительно во всём – было гораздо ярче, сильнее, определеннее. Возьмите, например, хотя бы здешние цветы. Разве можно их равнять по запаху с нашими? У нас на родине, когда сад начинал зацветать, в открытые окна нашего дома по мере победного шествия весны врывались периодически волны душистого эфира. Вспомнить только этот одуряющий запах зацветающей черемухи, первого предвестника весны. Кстати, я черемухи здесь, в Европе нигде не видел. А разве можно равнять по силе запаха и яркости цветов нашу сирень со здешнею чахлой, бледной пародией на сирень. Нет. Разве можно сравнить наступление и прохождение времен года с тем, что имело место у нас на родине? Насколько ярче и определеннее они обозначались у нас в России. Каждое время года резко отличалось от предыдущего, и его наступление характеризовалось определенными явлениями. Весна сопровождалась, говоря словами поэта, “выставленьем первой рамы” и журчанием ручейков под действием согревающих лучей солнца – не палящего, а именно согревающего. Ручьи текли, не парил зной, и зелень рощ сквозила. С наступлением лета вы входили в полосу жары и хорошей солнечной погоды. Осень вам несла в первой своей половине так называемое “бабье лето”, мягкую серенькую погоду и дожди во время второй своей половины. И, наконец, зима дарила вас снегом и морозами. Здесь же всё настолько перепутано, что определить рубежи между временами года не представляется возможным. А разве можно равнять пение нашего соловья, даже не курского, со здешним. Какая это слабая пародия. Когда я впервые услыхал здешнего соловья, я думал, что это птенец учится первым трелям. Оказалось, что это уже законченное пение. Вообще должен сказать, что все птицы в Европе какие-то безголосые».
Голицын был вынужден покинуть Россию в ходе гражданской войны. О том, через что пришлось пройти нашей стране в ту пору (а было это всего лишь навсего сто лет назад - срок с точки зрения истории ничтожный!), написано много. Но я бы советовал прочитать роман Юрия Трифонова «Старик». Трифонов - одних их лучших, самый недооцененный русский писатель двадцатого века. В основе сюжета «Старика», написанного в 1978-м - воспоминания ветерана, доживающего свой век на подмосковной даче среди сварливых и никчемных родственников, о юности, пришедшейся на страшные и прекрасные одновременно годы революции и гражданской войны на Дону, где были перемешаны ужас и нежность, романтика и жестокость, искренность, ненависть и, конечно же, любовь: «в те сумерки, когда я обнимал ее на январском рассвете, дрожащую, с потемневшим лицом, обугленную ударом молнии, я испытывал острейшее ощущение, столь сильное, что дотянулось до сего дня, озноб души: жалость к ней, страх за нее. Это и было, называемое любовью. Но никогда не говорил о ней. Все запуталось».
Это книга о том, что ничего в мире, особенно русском, не бывает простым и черно-белым, у всего есть множество измерений, и не стоит никогда и о чем, в особенности когда речь идет о родине и ее истории, судить по навязанным кем-то шаблонам. Очень своевременная книга!